В зеленой ученической тетрадке, на обложке которой написано рукой

Сато Григорьевны Акоповой «Моему сыну», несколько наставлений-цитат.

Одна из них:  «Родиться армянином - счастье, умереть армянином – геройство».

Микаэл Таривердиев родился 15 августа  1931 года  в Тбилиси.

Умер в Сочи 25 июля 1996 года. Похоронен на Армянском кладбище в Москве.

В Москве он провел  большую часть своей жизни.  

 

Из воспоминаний двоюродной сестры М.Таривердиева Орфени Елаговой:

Микаэл Таривердиев родился в Тбилиси, в армянской семье, которую в городе

хорошо знали. Его дед Гришо (Григорий) Акопов был авторитетным и известным

человеком. Землевладелец, в городе у него был большой кирпичный дом

в три этажа, около 40 комнат, в районе Дидубе.

Владел большими фруктовыми садами на берегу Куры, занимался торговлей.

Его жена, Елизавета, была красивая и добрая женщина, происходила из мещан.

У них было шесть дочерей — Аруся, Бахмо, Маня, Гофа, Сато и Марго.

 

Из автобиографии преподавателя географии 3 мужской школы

Акоповой Сато Григорьевны:

Я родилась в декабре 1902 года в Тбилиси, в семье ремесленника (дабаги).

В семье нас было 6 душ детей. Мать моя занималась домашним хозяйством.

Умерла в 1939 году. Отец мой умер в 1916 году.

Основная его профессия была выделка ножей, ремесленник (дабаги).

Последние годы он занимался арендной работой. После смерти отца

экономическое положение семьи сильно ухудшилось. Старшим сестрам

пришлось не заканчивать образование, приступить к работе и тем самым

дать возможность  нам, младшим, закончить свое образование.

В 1920 г. я окончила среднюю школу в Тбилиси и вынуждена была выехать

в с. Аштарак на работу в сельскую школу учительницей. Поработав там до 1921 г.,

я была арестована дашнакским правительством и заключена в тюрьму вместе

с другими учительницами за большевистскую агитацию.

Освободилась я из тюрьмы только лишь при вступлении Красной Армии в Армению.

Проработав в Армении до 1922 г., я вернулась к своим родным в Тбилиси и стала

работать в школах по ликвидации безграмотности при Главполитпросвете.

В 1924 г. я поступила в Госуниверститет, но не закончила свое  высшее образование.

Выехала в Баку по семейным обстоятельствам в 1929 г. Проработав в Баку до 1931 г.

я приехала к родным и стала работать в Живтресте (?) до 1938 г.

В 1938 г. я была переведена с ЦНКУ ГР ССР начальником отдела, где проработала

до 1942 г. С 1946 г. работала учительницей географии в 3 мужской средней школе.

В 1950 г. вновь поступила с Госуниверситет.

 

Из автобиографии Левона Навасардовича Таривердиева:

Родился в 1903 г. в Баку в семье рабочего табачной фабрики

(бывш. бр. Мирзабекянц) ныне «Красный Октябрь».

После окончания Бакинского армянского училища, за неимением возможности

продолжать образование, в 13-летнем возрасте, поступил на табачную фабрику

бр. Мирзабекянц в г.Баку в качестве рабочего, где проработал с 1916 по 1920 г..

В 1918 г. Вступил в ряды Коммунистической партии большевиков Азербайджана.

В 1920 г. вступил  добровольцем-красноармейцем  в ряды Красной Армии, где

 пробыл до конца 1922 года.  В 1926 г. окончил  финансово-экономический факультет

Аз. Политехнического института. С 1 июня 1930 г. при переезде по семейным

обстоятельствам в Тбилиси, назначен инструктором Закавказской Краевой конторы

Госбанка.  31 декабря 1938 г. был назначен управляющим Тбилисского городского

отделения Госбанка».

По семейной легенде Левон Навасардович был в рядах той самой Красной Армии,

которая вошла в село  Аштарак и освободила сельских учительниц, среди которых

была Сато Григорьевна.  Именно их отношения были тем «семейным обстоятельством»,

фигурировавшим в их  автобиографиях, написанных для советских организаций и

по советским канонам. По этим канонам Сато Акопова и Левон Таривердиев,

подчеркивали свое «рабочее происхождение». В результате этого союза,

родился мальчик, при рождении названный Микаэлом. Но до совершеннолетия

в семье его называли Гариком.

 

Разговоры об истинном происхождении и корнях тогда были не модны. 

И все же позже Микаэл Леонович вспоминал:

Дом, в котором я родился, когда-то весь принадлежал нашей семье, вернее,

 семье моей мамы. Старинный, построенный в виде буквы «П», он всегда казался мне

 громадным. Когда я увидел его много позже, он показался мне меньше. Или просто

 я стал взрослым? Это был красивый, даже для Тбилиси, дом в три этажа

 с большим двором, в котором был фонтан и огромное тутовое дерево.

От дома к реке спускался парк около километра длиной. Рядом с домом — церковь или,

 скорее, часовня. В общем, родовое гнездо. Акоповы — фамилия моей мамы —

хорошо были известны в Тбилиси. Один из дядей моей мамы был какое-то время

городским головой. А еще был беспутный дядюшка. Он считался чрезвычайно

 легкомысленным и постоянно подвергался осуждению, хотя был человеком

вполне безобидным. Когда он загуливал, ехал кутить, то нанимал три экипажа.

 В одном ехал он сам, в другом ехала его шляпа, в третьем — трость. Даже до меня

 дошли возмущенные рассказы о его поведении.

Кстати, предки отца появились в Армении в XIII веке, вместе с христианским

отрядом войска Чингисхана, где прапрапра- и так далее прадед был тысячником.

Он был персидского происхождения, но осел в Армении.

 

По линии отца предки занимались торговлей и успешно.

Вели свое происхождение из Карабаха, Шуши.

 

В 1948 году Левона Навасардовича арестовали. 

Ему повезло: он содержался в лагере в Грузии.  Его выпустили в 1953 году.

 Много лет он пытался доказать, что его осудили несправедливо. 

Именно в 1948 году состоялся дебют его сына: в Тбилисском театре оперы и балета

имени Палиашвили силами Тбилисского хореографического училища осуществилась

постановка балетных миниатюр «Допрос» и «На берегу».

В 1951 году Гарри Таривердиев поступил в Ереванскую консерваторию в класс

профессора Егиазаряна. Через полтора года он ее покинул, чтобы поступить

в Институт имени Гнесиных, в класс профессора Хачатуряна. С этого времени

его жизнь была связана с Москвой.

 

Письмо М.Таривердиева от 11 августа 1953 г.:

Моя дорогая мамочка!

Сейчас получил твое письмо и немедленно отвечаю на него.

Мама, родная моя,  не надо так скучать по мне и беспокоиться.

Мне очень хорошо здесь,  здесь я впервые по-настоящему поверил в себя.

Завтра в 12 часов экзамен по специальности. Конкурс огромный, но дело

не только в этом. Очень многие поступают с большими серьезными вещами, двое

поступают с операми (!), трое с симфониями. Несмотря ни на что, я уверен,

что поступлю, почему во мне такая  уверенность, сам не знаю.

С утра и до вечера я нахожусь в институте, занимаюсь, играю.

Очень плохо то, что я принужден сам петь свои вещи на экзамене и они от этого,

конечно, сильно проиграют. Со мной сегодня произошел курьезный случай.

Я почему-то решил, что  сегодня не 10 августа, а 11. Со вчерашнего вечера

нервничал, всю ночь не мог заснуть, утром вскочил, все выгладил, побрился и

вдруг смотрю на календарь, а оказывается не 11, а 10 августа. И следовательно,

экзамен не сегодня, а завтра. Ну, до завтра, мамочка.

Завтра в это время я уже буду знать, как решилась моя судьба.

Сейчас пришел с экзамена. Об этом ничего писать не буду, т. к. все уже написал

на листке для папы. Если бы ты знала, мама, как я счастлив сейчас..

Как Ваше здоровье, твое и папы, напиши мне об этом. Как твои экзамены

в университете, ну как, от сына отстаешь или нет, а?

Сегодня, когда я шел с экзамена домой, по улице ехал Хачатурян,

 он остановил машину,  подозвал меня и сказал, что я прошел лучше всех и

что он очень рад за меня, каково? Ну, до свидания. Целую. Гарри

 

Дорогой папа!

Продолжаю письмо, начатое еще позавчера. Сегодня только что объявили

результаты экзаменов по композиции. На 4 места было 28 заявлений, т. е. конкурс

был очень большой. Из всех поступающих я единственный получил 5, причем

не просто, а с плюсом. Из остальных поступающих 27 человек только 7 получили

«4» и будут бороться друг с другом, а все прочие, очевидно, не попадут.

Отношение ко мне совершенно изумительное, буквально на руках носят.

И что особенно приятно и удивительно (для человека 2 года прожившего в Ереване),

что после того как я исполнил свои вещи, люди, которые должны, казалось бы,

видеть конкурента, сами поступающие, — подходили и говорили, что это

феноменально, замечательно и т. д. Тут нет той тупой завистливой атмосферы,

которая меня так угнетала в Ереване. Итак, я попал, причем попал с треском, что

называется. Мои родные мама и папа! Я прекрасно понимаю, что всем этим счастьем

я обязан Вам. Что Вы оба поняли меня, что я не мог жить так, как я жил, что атмосфера,

как ереванская, так и тбилисская, меня угнетала, душила во мне все лучшее и хорошее.

Я понимаю, как Вам теперь трудно, ведь мы теперь так далеко друг от друга.

Я могу быть удовлетворенным и счастливым только здесь. Тем более, что уже скоро,

очень скоро наша беда кончится, и Вы, конечно, переедете сюда, и мы заживем здесь

еще лучше и счастливей, чем прежде. Эти годы не прошли даром, они всех нас

многому, очень многому научили.

Да, я забыл написать, еще не известно, у кого я буду в классе, у Шебалина или

у Хачатуряна, это еще не решено. Хачатурян — это великий композитор, но как педагог

еще очень молодой, в этом году он будет преподавать впервые.

А Шебалин — это всеми признанный, лучший педагог в Москве, хотя как композитор

довольно заурядный. Но меня очень тянет к Хачатуряну. Окончательно этот вопрос

будет решен в конце месяца.

Ты знаешь, папа, в первый раз в жизни мое авторское самолюбие удовлетворено

по-настоящему, с избытком: при таком конкурсе, при такой комиссии, состоящей

из светил музыкальной Москвы, я прошел блестяще, и где — в Москве. Я чувствую,

что я уже далеко не скромно говорю о себе, но я сейчас так счастлив, и ведь Вам,

мои родные, можно говорить все. Правда?

 

Институтские годы были счастливыми и плодотворными.

Несмотря на неустроенность и бедность быта, жадность в познании нового

брала свое. Тем более что новым была пронизана атмосфера тех лет, постепенно

менявшаяся с марта 1953 года.  Наверное, в этом периоде ученичества все важно.

И атмосфера Гнесинки тех лет, и занятия полифонией, и другие дисциплины, и

концерты, на которые бегали студенты института.

И все же решающая нота — Арам Ильич Хачатурян.

Блестящий композитор, неординарная личность, он не только занимался

со студентами (как признаются его ученики, не очень регулярно),

он умел общаться с ними. Педагогический метод Арама Хачатуряна отличался

предоставлением свободы для проявления индивидуальности своих учеников.

Это был единственно возможный способ для Микаэла Таривердиева, всегда,

с детских лет, отличавшегося независимостью и бунтарством.

Хотя своими учителями Таривердиев считал не только Хачатуряна, но и

Дмитрия Шостаковича, у которого брал уроки инструментовки, и

Сергея Прокофьева, с которым общался лишь однажды, но партитуры которого

стали для него своеобразным мастер-классом, отдельной академией, отдельной

страницей в его образовании.

Сохранилось несколько рукописей тех лет. Пронзительной нотой будущего,

каким-то пойманным тоном самого себя становится

миниатюрный романс «В далекой стороне» из цикла на стихи А. Исаакяна.

«Я помню всегда — есть другая страна, есть душа в той далекой стране».

Это прообраз ощущения далекой родины, устремленность к которой всегда

будет присутствовать в музыке Микаэла Таривердиева ее главной

внутренней интонацией. Жажда нового приводит Микаэла Таривердиева

в кинематограф. Сказывается его человеческая особенность, определившая и

будущий его музыкальный стиль, и его судьбу. Жадный до впечатлений, он

улавливал новое в людях, в явлениях, самой жизни. Именно поэтому он сумел

войти в реальную, а не виртуальную жизнь композитора ХХ века.

ВГИК, в стены которого Микаэл Таривердиев попал случайно, стал фактически

вторым его образованием. А кинематограф — его судьбой.

 

Таривердиев пришел в кинематограф рано и, казалось бы, случайно.

Он неоднократно вспоминал и описал в своей книге появление

в Институте имени Гнесиных ребят из ВГИКа, которые искали композитора

для своей курсовой работы.  Так он стал автором музыки к своему первому фильму —

«Человек за бортом». Режиссерами картины были

Эльдар Шенгелая, Эдуард Абалов и Михаил Калик. Главную героиню играла

Людмила Гурченко, тоже студентка ВГИКа, но уже знаменитая своей главной

ролью в «Карнавальной ночи». Кино для Микаэла Таривердиева —

параллельный мир. В разное время он по-разному к нему относится.

В самом начале — с восторгом. Позже — как естественной части своей жизни.

Потом — как к необходимости и иногда даже как к бремени. Но всегда —

как к способу быть свободным. Он не относится к кино снисходительно —

это ему вообще несвойственно. С кинематографом он слился, «воссоединился»

мгновенно, моментально. В такой реакции на кинематограф, умении

ориентироваться без длительных проб и учебного процесса, угадывается

его способ воспринимать мир. Микаэл Таривердиев — романтик

по своей внутренней сути, классик по музыкальному происхождению,

по умению распоряжаться временем, лепить формы,  мелодист от природы,

стал находкой для кинематографа.

Для Таривердиева кинематограф, помимо огромного музыкантского опыта

(работа с различными музыкантами, составами, оркестрами), живой,

профессиональной, не кабинетной практики, это еще и необходимость

держать себя в рамках доступной интонации.

 

Последние годы пятидесятых, первые годы шестидесятых —

Микаэл Таривердиев один за другим создает вокальные циклы.

Его самые напряженные поиски происходят прежде всего в области

вокальной музыки.

Первые детские впечатления связаны прежде всего со звучащим словом.

Тетушка, поющая Шуберта, грузинское многоголосие, которое

не может не производить впечатления

(оно, несомненно, навсегда оставило «мелодическую прививку»,

усилившую врожденный мелодический дар),

постоянное общение со словом — чтение запоем с детства —

все подталкивало к этому. Поэзия дает толчок в процессе его

интуитивного поиска себя, своей музыкальной интонации, а главное —

способа поймать в звуках то, что между строк, между определений,

нечто не высказываемое, что, собственно, и составляет существо

всякой поэзии, будь то поэзия сама по себе или поэзия музыки.

А человеческий голос — живой, самый естественный и гибкий инструмент,

 «улавливатель» этой интонации. Его не интересуют просто тексты.

Его интересует высокая поэзия:

Шекспир,  японская средневековая поэзия, Маяковский,  

современные поэты – Кирсанов, Винокуров, Мартынов, Ашкенази, Светлов и

его современники, ровесники, ставшие его близкими друзьями:

Ахмадулина, Вознесенский, Поженян, Евтушенко, только высококлассные стихи,

которые сами содержат в себе музыку, отпечаток сильнейшей эмоции автора.

Более того, простые стихи с квадратным, примитивным или даже

простым ритмом, ему неинтересны. Ему нужна сложная ритмика,

сложная оркестровка стиха, драматургия сочетаний разных смыслов.

И еще: в стихах ему нужна драма, конфликт. Именно поэтому почти все свои

вокальные сочинения он организует в циклы. К современной поэзии

Микаэл Таривердиев будет обращаться на протяжении многих лет.

К японцам, к поэзии старой восточной традиции он обратился лишь однажды –

в вокальном цикле на стихи средневековых японских поэтов «Акварели».

Но это было именно то, что стало необходимой каплей, той специфической

прививкой,  в результате которой образовался его стиль.

Одной из первых исполнительниц  вокальных  циклов стала

легендарная Зара Долуханова.

 

Из беседы с Зарой Александровной Долухановой 

Он пришел ко мне совсем молодым композитором и сыграл цикл на стихи

Беллы Ахмадулиной. Музыка понравилась мне сразу, с первых нот.

Я тут же представила себе, как я его пою. Стихи Ахмадулиной

очень выразительные. И музыка подчеркивала именно выразительность стихов.

Я впервые исполнила это сочинение в начале шестидесятых. Потом его пели и

другие певицы. Исполнение этого цикла требовало еще и особой камерной

инсценировки. Петь его мне было чрезвычайно интересно. Кроме того, я получала

особое удовольствие оттого, что цикл всегда принимался публикой буквально на ура,

его слушали, буквально раскрыв рот. Я пела этот цикл, а также цикл на стихи

Леонида Мартынова много лет. Его музыка безупречно ложится на самые

изысканные поэтические тексты. Он удивительно чувствует слово.

Даже когда в стихах меняется ритм, настроение только лишь на два слова, он

тут же в музыке на это реагирует 

Он удивительный композитор и удивительный человек. Я никогда не видела его

в плохом настроении. Даже когда речь шла об операции на сердце, которую

ему пришлось перенести. Он всегда рассказывал об этом весело, со смешными

подробностями, заражающим оптимизмом, который вдохновлялся

верой, надеждой и любовью ко всем. Он сделал для меня очень много —

все его вокальные вещи были моими.

 

Микаэл Леонович — истинный интеллигент. Я увидела его в первый раз, когда

он пришел ко мне вот сюда, домой, с романсами. Это было очень давно.

Он понравился мне сразу. Такой красивый мужчина, армянин. Но без всех этих

армянских словечек, чего я не люблю. Я ведь тоже армянка, но родилась и выросла

в Москве. Знаете, когда армянин с армянином встречается, и

начинается такое панибратство... А он с большим тактом сказал, что хотел бы

показать мне романсы. Сел за рояль и стал своим милым голосом их напевать.

И сразу у меня не было ни секунды сомнения, что я буду их исполнять.

Я очень рада, что с ним встретилась. Его помнят многие. Все, с кем он когда-либо

сталкивался. По жизни или на экране. Его музыку знают, не только имя знают, но

именно музыку. Даже то, что он сделал в кино, — это несравнимо высоко.

Он просто в человеческую душу проникает. Он — отражение нашего века.

Он нашел свой язык, совершенно неординарный и единственно ему присущий.

Я не знаю другого такого композитора, кто умеет писать так изысканно и

в то же время просто. Эта музыка проста для восприятия, но она совсем не проста

для исполнителя. Она требует высокого профессионализма, тонкости.

Да и ноты совсем не просты, даже в самых его популярных вещах.

Это огромный дар — писать вот так, чтобы взять за душу слушателя.

 

 

 

Редакция нашего издания выражает глубокую признательность

Президенту Фонда творческого наследия композитора Микаэла Таривердиева –

Вере Таривердиевой за предоставленные для публикации архивные материалы.

 

Газета «Вестник Армян Петербурга» № 7(8) Июль - Август 2012